Анатолий Матвиенко: История белорусской литературы до обретения независимости


В советские времена белорусские литераторы отрабатывали политический заказ КПСС: рекламировали социалистический образ жизни, рисовали звериный оскал империализма, демонстрировали расцвет национальной культуры в едином пространстве многонациональной державы.


Этот труд вознаграждался замечательно - щедрой рукой, полновесными жменями. Четверть века минуло, тиражи уменьшились, заказные политические агитки прошлого не представляют интереса, а люди, кому за пятьдесят, вспоминают об ушедшем времени со вздохом сожаления. Обозреватель «СБ» Людмила Рублевская физически моложе меня, но в литературный омут кинулась ещё на закате той эпохи, поэтому присоединяется к ветеранам: «Можно ностальгировать о том времени, когда в Советском Союзе книги выходили миллионными тиражами…»


А какие тиражи сейчас? В Беларуси гораздо меньше, как правило – от нескольких сот экземпляров до двух тысяч. Особенно резкий провал по сравнению с советскими временами заметен относительно художественной литературы на белорусской мове.


Министерство информации РБ ежегодно приводит статистику тиражей. Издания на мове занимают в общем объёме семнадцать процентов за 2015 год, включая учебники, переводы с русского и иностранцев на мову, а также обязательные к публикации на обоих языках официальные документы (данные Министерства информации). В 2016 году при абсолютной господдержке литературы на мове (русские тексты в «Мастацкай лiтаратуре» и «Звязде» протолкнуть крайне сложно), эта доля ещё уменьшилась, причём суммарный тираж художественной литературы за год просел сразу на треть. Продукция двух упомянутых издательств расходится по библиотекам, через «Белкнигу» – трудновато. В обороте магазинов и на рынках с абсолютным перевесом доминирует российская литература – у восточных соседей кризиса нет, двухпроцентный спад тиражей в 2016 году обусловлен частичной потерей украинского рынка, в 2017 году наблюдается умеренный рост, особенно в электронном сегменте.


Какая доля граждан нашей страны предпочитает бумажные книги на мове? Единицы процентов! Опрос по заказу Союза белорусских писателей пару лет назад дал цифру пять процентов, по моим ощущениям – сильно завышенную. Ну, пусть пять процентов! Столь малая часть характеризует влияние мовной художественной литературы на общественное сознание. Доля, сопоставимая с погрешностью при опросах, иными словами – близкая к нулю.


В частности, совсем невелик спрос на отечественную классику, не только на бумажные издания, но и на электронные версии в Сети, они вполне соответствуют уровню потребности по «обязаловке», то есть по школьной и вузовской программе. Схожая картина наблюдается и в России, в частности, это связано с утратой актуальности произведений, созданных в жёстких рамках «социалистического реализма».


Вот характерный пример. Некоторые, наверное, помнят начало романа Ивана Шамякина «Сердце на ладони». Роман, а он посвящён медицинской теме, после плавной экспозиции содержит конфликт с начальством, указующим персонажу-литератору: что, о ком и как писать. Председатель горисполкома попрекает писателя, мол, у того «нет партийной совести», что творить надо по партийному поручению и т д. «Почему ты так упорно держишься за то, что у многих вызывает сомнения? Почему считаешь, что только ты сказал истину? Решение горкома!..» Около 10% объёма книги, вся дебютная часть, посвящена обсуждению компетентности партийно-советского руководства со стороны государства в отношении социального развития, здравоохранения и прочих дел, чрезвычайно актуальных для изображённого периода. Критика, естественно, выдержана в травоядном ключе, затрагивает неких абстрактных чиновников невысокого ранга, чтоб, упаси Боже, не поставить под сомнение разумность коммунистического режима в целом. Сейчас кому-то интересно читать про заботы советских чинуш районного масштаба? Мне – нет. Я перелистывал «Сердце на ладони», памятуя впечатление детских лет, и добрался-таки до медицинской части, действительно здорово сделанной. Но с точки зрения продвижения такого текста в читательские массы роман проигрывает любому современному произведению средней руки, где нет архаичных длиннот про партхозактивы.


Если брать классику раннюю, досоветскую, в российской литературе присутствуют Пушкин, Лермонтов, Толстой, Достоевский, Гоголь, Тургенев, Чехов… Ряд титанов можно продолжить, мысль ясна. К сожалению, из северо-западного края Российской Империи ничего сравнимого потомкам не завещано.


Описанные в старой классике конфликты также архаичны и не перекликаются с современностью. Дефлорация до свадьбы, как в «Бесприданнице» Островского, или утрата верхней одежды, как в «Шинели» Гоголя совсем не означают жизненного краха, офицер совершенно не обязан драться на дуэли, как в «Поединке» Куприна. Но некоторые произведения из классического багажа живут, перепечатываются, экранизируются, находят современную интерпретацию. Это – шедевры. Я могу найти миллион стилистических, композиционных огрехов, диких нарушений логики повествования и непростительных исторических ошибок в книжном сериале «Война и мир», но бестселлер Толстого десятилетиями снова и снова переиздаётся в разных странах, экранизируется в бесчисленный раз, значит – те персонажи, те конфликты, те сюжеты поднялись и над различием во времени, и над различиями между народами.


Александр Григорьевич Лукашенко обещал золотые горы белорусскому писателю, способному выдать что-то равноценное роману «Война и мир», но ни у кого не получилось. Пользуясь случаем, обращаюсь к главе государства: господин Президент, если кто-то из нашей пишущей братии всё-таки совершит этот подвиг, то авторских гонораров автору с лихвой хватит и на себя, и на внуков, и казну подоходным налогом обогатит… Если удастся написать.


Ещё одно сравнение с Россией. Многие произведения удавались лучше, когда шли вразрез с коммунистической системой. Насколько дореволюционные вирши или поздние стихи для души у Маяковского притягательнее для поклонников, чем советско-партийная заказуха! «Поднятую целину» Шолохова можно прочитать с любопытством, местами с улыбкой, не более того, а воистину писатель обессмертил себя антисоветским «Тихим Доном». Самое популярное произведение Булгакова – «Мастер и Маргарита», мне больше по душе «Собачье сердце» (и экранизация – тоже), оба шедевра – пощёчина коммунистам. Я обожаю сатиру Зощенко и дуэта Ильфа и Петрова, критиковавших вроде бы частности, но фактически высмеявших все основные уродские черты советского быта. А ещё «Доктор Живаго», «Колымские рассказы», «Чонкин»… Они читабельны и сейчас, покупаются на бумаге, скачиваются в интернете.


У нас «Тихого Дона» нет, но почему-то белорусскоязычное несоветское как-то лучше воспринимается: тот же Богданович, не доживший до диктатуры пролетариата, ранние Купала и Колас.


Замечу: оппозиционность к советскому режиму не давала гарантии славы и успеха. Наверное, самая известная из антисоветских белорусская поэтесса Лариса Гениюш, печатавшаяся в годы войны на подконтрольной немцам территории, заметной фигурой в литературе не стала. Не помог и ореол безвинной мученицы сталинских лагерей. Да, в постсоветское время её стихи переизданы, поставлен памятник, именем поэтессы названа библиотека… Даже по белорусским меркам это не много, но другим повезло ещё меньше.


А среди уместившихся на прокрустовом ложе социализма оказалось несколько знаковых творческих личностей.


Короткевич привлекал своим новаторством, нонконформизмом, готикой «Дикой охоты короля Стаха», жанрово неизбитым в то время историческим детективом «Чёрного Замка Ольшанского», неожиданным для атеистической страны романом «Христос приземлился в Гродно» и остронациональным «Колосья под серпом твоим». По счётчикам той же «Флибусты» или «Либрусека» (это не единственный, зато стопроцентно неангажированный показатель), Короткевича продолжают читать активнее большинства других белорусских белорусскоязычных классиков.


Теперь об известных русскоязычных позднего советского периода  – Адамовиче, Быкове, Алексиевич, Чергинце, двое последних здравствуют поныне.


Жанр «магнитофонной литературы», названный так Алесем Адамовичем, сумел затронуть целевую аудиторию натуральными, неизбитыми словами естественной речи очевидцев. Для СССР применение таких чисто журналистских методов в литературе было непривычным. Люди устали от казённого и однообразного «воспевания подвига советского народа в Великой Отечественной войне», когда истинные мужество и страдание затмевались официозом. Алексиевич двинулась дальше и начала основательно редактировать рассказы очевидцев, без того не всегда правдивые, усиливая эмоциональную сторону, сенсационность. Она использовала методы «жёлтой прессы» и ушла из реальной документалистики в стилизацию произвольного авторского текста под документальный материал. Хваталась за темы, вызывающие нездоровый интерес у далёкой от военной истории и не слишком интеллектуальной публики, такие как сексуальное насилие военнослужащих Красной Армии на германских территориях («У войны не женское лицо»), насилие солдат советского контингента в Афганистане над местным населением («Цинковые мальчики»), приукрашивала и раздувала услышанное от рассказчиков. Приёмы, не вызывающие уважения, плюс активная русофобская деятельность в итоге принесли ей Нобелевскую премию по литературе. Шведская награда оставила горький осадок: лестно, что гражданин Беларуси получил эту премию, но неприятно, кто именно получил, и досадно, что не за литературные произведения, их, заслуживающих внимания, Нобелевский комитет не смог отыскать при всём своём желании, а за «активную жизненную позицию» и многоголосое отстаивание этой позиции.


Успешность Алексиевич в качестве литератора, по-моему, сильно преувеличена. В постсоветское время в России тиражи её немногочисленных книг были весьма скромными, даже если сравнивать с нишевой литературой, а не бестселлерами Донцовой или Никитина. Поклонники говорили об известности на Западе… Не знаю, не исследовал вопрос, но как-то на публичном выступлении Марата Ахмеджанова, лондонского издателя, слышал, что до Нобелевской премии книга «У войны не женское лицо» вышла в Великобритании крохотным тиражом за счёт средств благотворительного фонда. Но, простите, даже я могу набрать необходимую сумму для перевода на английский и отпечатать в Англии любой из своих проходных романчиков в количестве тысячу или две тысячи экземпляров, просто толку – никакого. Пока не примусь публично обливать грязью Путина и Лукашенко, вряд ли на Западе меня кто заметит, а литературные премии, в отличие от Нобелевки, там дают всё же за литературу, а не за «многоголосье» из единственной глотки. Нобелевская премия сделала Алексиевич паблисити, однако эффект от неё не бесконечен и близок к исчерпанию, потом стряслось скандальное присуждение мешка с шведскими кронами Бобу Дилану, что случится в этом году – спросите у букмекеров. Резюме: наша лауреатка известна как персона, но её произведения не настолько сильны и популярны, чтобы повлиять на литературный фон Беларуси.


Василь Быков описывал войну не с чужих слов, он успел к заключительным боям Второй мировой. Тем не менее, самыми острыми и успешными получились произведения, никак не связанные с личным восприятием. В этом талант автора, его профпригодность – уметь создавать берущий за душу достоверный текст, используя вторичную информацию.


Бунтарь по натуре, Быков обращался к темам «на грани фола», по советским меркам. В Москве, где цензура под недремлющим оком ЦК КПСС была особенно сильна, повести остались бы непроходными. Но в Беларуси с её статусом национальной окраины, тем более, когда Быков начал переводить рукописи на белорусский и позиционироваться как пiсьменнiк, удалось прорваться. Я уверен, что методология Быкова актуальна и теперь: находить и развивать неизбитые ниши, творить на наиболее естественном для автора языке и потом переводить на белорусский, если имеется желание обратиться к аудитории на мове, а потом и по-русски, выдавая оригинал рукописи за перевод.


Николай Чергинец – единственный в Беларуси действующий писатель, чьи произведения художественной литературы, насчитывавшие совокупный многомиллионный тираж в СССР, популярны и теперь наравне со свежими его бестселлерами. Военная драма «Сыновья» об Афганистане, созданная на излёте советских лет, переведена более чем на двадцать языков народов мира, переиздавались бесчисленное количество раз. Несколько тысяч экземпляров допечатывается в Беларуси практически ежегодно и распродаётся. Чергинца отличает наиболее насыщенная событиями биография среди известных современных белорусских литераторов: служба в уголовном розыске, в Афганистане, госслужба на высоких постах в независимой Беларуси. Он единственный из нас, кто может позволить себе роскошь писать исключительно о виденном: его впечатлений хватит на многие десятки книг. Чергинец – бесспорный лидер современной белорусской прозы, этим всё сказано.


Я выделяю троих – Короткевича, Быкова и Чергинца, читаемых населением добровольно, без «прымуса». Прымус, в переводе с белорусского – принуждение, фигурировал как основной метод насаждения белорусского в речи Петровича-Саченко, произнесённой на съезде оппозиционного СБП. Читают, конечно, и других белорусских авторов советского периода, но уже с прымусом – с прямым, с обязательством штудировать их произведения в школьной и вузовской программе, или косвенным в виде массированных акций.


Пусть писатель NN творил замечательно, прославлен литературоведами, возведён в ранг небожителя, но если его вообще не читают без прымуса – грош ему цена в политическом плане, в воздействии на сознание общества.


Конечно, кто-то со мной не согласится и в тройку актуальных по сей день крупных прозаиков советского времени добавит другие фамилии, кто-то оспорит, например, включение в этот список Чергинца, особо неприятного для оппозиции, факт остаётся фактом: белорусская литература до 1991 года не подарила нам культовых имён, равнозначных Пушкину, Толстому или Шолохову в русской литературе. Россияне с гордостью утверждают: мы живём в стране Достоевского, говорим на языке Пушкина… Мы тоже в основной своей массе говорим на языке Пушкина и получаем попрёки, что не перешли всем скопом на «матчыну мову», но фигуры литератора, для национальной самоидентификации соответствующей российским титанам, у нас нет.


Этот вывод касается не только прозы, но и поэзии (Короткевич также был поэтом), и драматургии…


Четверть века мы живём в независимой постсоветской республике. Многое изменилось, возможности творить и публиковаться теперь безмерные, не сравнить с тисками советского периода. Кроме издательств, охотно печатающих романы новичков (а вдруг «выстрелит»?), к услугам авторов запись аудиокниг, интернет, издание за свой счёт с распространением через тот же интернет… Что изменилось? Многое поменялось, в двух словах не скажешь. Об истории белорусской литературы в посткоммунистическое время поговорим в другой раз.


Анатолий Матвиенко
5196 просмотров
Публикации в рубрике «Статьи, мнения» являются видом материала, который отражает исключительно точку зрения автора. Точка зрения редакции «Политринга» может не совпадать с точкой зрения автора. Редакция «Политринга» не несет ответственности за достоверность и толкование приведенной информации и выполняет исключительно роль носителя.
 

Опрос

Одобряете ли вы спецоперацию России на Украине?

 
 

ПОСЛЕДНИЕ НОВОСТИ

ТОП-10 ПУБЛИКАЦИЙ

Курсы валют НБРБ

10 Бразильских реалов 6,5389
10 Датских крон 4,7244
1 Кувейтский динар 10,5803
10 Дирхамов ОАЭ 8,8621
1 Доллар США 3,2545

О сайте

«Политринг» - дискуссионная площадка, целью которой является налаживание диалога между различными политическими, общественными, социальными группами Республики Беларусь. Мы не приемлем экстремизма, радикализма, нарушения законов нашего государства. Но мы чётко уверены: лишь с помощью диалога Беларусь может стать современным демократическим государством.
Связь с редакцией, реклама - [email protected] / +375 (4453) 15-3-52

ЧПУ «Согласие-медиа» УНН 193000461