Анатолий Матвиенко: История белорусской литературы: политика и культура. Часть 1

«Вначале было слово…»

Эта евангельская строка как нельзя лучше характеризует значение текста в жизни человечества, включая «высший пилотаж» авторских произведений – художественную литературу.

Именно слово, вербальное воплощение мыслей, эмоций и чувств, лежит в основе всего. Сейчас, когда литература уступила часть культурного поля электронике, слово не утратило своей роли, оно только слегка переквалифицировалось: в любом ролике из Сети всё равно есть текстовая составляющая.

Поэтому борьба за художественную литературу, за приручение творческих и бунтарских личностей, творящих Слово, всегда несла политический оттенок.

Перед тем, как нырнуть в историю глубокую, в начало ХХ века и раньше, припомню оставшееся лично в моей памяти.

До сих пор основная масса активных граждан Беларуси и практически все состоявшиеся писатели – люди, рождённые в СССР. Если человеку перевалило за пятьдесят, то чуть ли не на генетическом уровне у него вшито: столица нашей Родины – Москва.

Я не слишком восторгался политической системой страны Советов. Но Союз послужил мне большой Родиной, а БССР оставалась малой. И да, столица моей Родины – Москва. Минск, столица БССР-Беларуси, собственно, и был моей малой родиной, улица, дом, площадь Якуба Коласа…

А ещё жила-была великая литература моей большой Родины. Отечественная. Преимущественно русская, она же – русскоязычная. 

Навскидку назову 15 фамилий из XIX и ХХ века, до развала СССР: Пушкин, Лермонтов, три Толстых, Достоевский, Тургенев, Чехов, Бунин, Куприн, Гоголь, Маяковский, Булгаков, Симонов, Ахматова, Рождественский, Евтушенко…  Стоп-стоп, уже семнадцать, убираем двух Толстых, пусть будет один только Лев Николаевич…  Но ещё Шолохов, куда же без него. Пастернак. Распутин. Набоков. Целая эпоха в советской интеллектуальной фантастике – братья Стругацкие. Я не назвал Горького и Блока, Ахмадулину и Гроссмана. Солженицына не упомянул и не буду, не прощу его иудин вклад в развал моей большой Родины. Салтыкова-Щедрина не вспомнил, а зря. Знаменитых сатириков, Зощенко и Ильфа с Петровым, не отметил. Но, так или иначе, полтора или три десятка фамилий набирается легко, без которых мировая литература выглядит ущербно. Из национальных писателей на слуху Шевченко, Гамзатов, Айтматов, ещё несколько… и всё. С Великой Русской Литературой, скажем честно, конкурировать сложно, как впервые вышедшему на беговую дорожку физкультурнику тягаться с действующим олимпийским чемпионом.

К сожалению, отношение к литературе здорово портила школьная программа по литературе, не прививавшая к ней любовь, а отвращавшая от чтения мерзким официозно-казённым подходом. И, конечно, как вспомню – так вздрогну от перечня произведений, коими пичкали меня и других: «нетленками» Фурманова, Фадеева, Н.Островского и прочих асов социалистического реализма с венцом изящной словесности в виде трилогии «Малая Земля», «Возрождение» и «Целина» незабвенного дорогого товарища Леонида Ильича Брежнева. Сейчас, конечно, самую явную конъюнктурно-коммунистическую макулатуру из школьной программы выкинули, но о школьной программе – отдельный разговор, отнюдь не весёлый.

Всё равно – читали, причём довольно-таки много. Сейчас тоже читают, но меньше покупают – львиная доля есть в Интернете. Тогда была другая ситуация, больше покупали, чем читали, и на то имелась веская причина.

В СССР коллекционирование «подписных изданий», то есть постепенно выходящих собраний сочинений в солидных обложках, было модным. На современном языке – в тренде. Интерьер «приличной» квартиры никто представить себе не мог без книжных рядков за стеклом, наряду с хрустальной посудой, чехословацкой люстрой, коврами и цветным телевизором. Думаете, народ запоем впитывал Александра Серафимовича, Ромена Роллана или Чарльза Диккенса? Нет, далеко не все, зато корешки их собраний между собой чудесно гармонировали цветом. Кстати, приобрести отдельно «Кола Брюньон», «Оливера Твиста» или «Посмертные записки Пиквикского клуба», что действительно должны украшать домашнюю коллекцию истинного библиофила, считалось моветоном. Что вы, только полные, лучше – академические собрания сочинений. Беда в том, что даже многомиллионные издания этой не литературной, а интерьерной продукции, не могли заполнить все пустующие места за стеклом шкафов и сервантов. Просчитались командоры плановой экономики! Оставался последний вариант покупки декоративных обложек. В одной из секций Центрального книжного магазина на Ленинском проспекте, ныне проспект Независимости, красивых корочек продавалось – хоть завались. Секция смотрела широкими окнами на Комсомольскую улицу и строгое здание КГБ, а на её полках пылились полные собрания белорусских авторов, что сохранились в памяти народной лишь на страницах учебника литературы.

Вот эти книжки, белорусскоязычные, уже тогда не годились даже для маскировки пятен на обоях. Уныло-однообразное описание панскага прыгнёту, сусально-идеализированные образы белорусских партизан, ненатуральный производственный натурализм с подвигами  героев труда – вся эта дребедень была нечитаема и невостребована задолго до переломного 1991 года. Исключений мало, о них – как-нибудь позже. Сейчас поговорим о том, зачем эта макулатура печаталась в огромных объёмах.

Ответ, строго говоря, один – отсутствие альтернативы.

Древняя и давно исчезнувшая цивилизация Великого княжества Литовского памятников литературы не оставила. Самые настойчивые вспомнят, наверно, «Песню о Зубре», писанную в Кракове на латыни уроженцем польских земель Николаем Гусовским. Вероятно, это произведение было заказным, и заказ разместил кто-то из Радзивиллов, говорится в нём о зубрах Беловежской Пущи, раскинувшейся и на польских, и на литовских землях. Собственно, всё. Отношение произведения к ВКЛ и к Беларуси у «Песни» проблематичное. Больше ничего сколько-нибудь заметного не дошло до наших дней.

Но ВКЛ – это не история, а предыстория Беларуси, лишь один из наших истоков.

С утратой государственной независимости сначала в пределах Речи Посполитой, а потом Российской империи, литовский этнос утратил национально-самобытные черты, перестал употребляться «язык руский», остался лишь простонародный говор (мова). Соответственно, литераторы работали на языках крупных наций. В англоязычном сегменте мировой Сети (скорее – где преобладает латиница) абсолютным лидером из белорусских авторов по обращениям в поисковиках является Адам Мицкевич. С Беларусью его роднит только место рождения – Новогрудчина, по языку и духу произведений он – сугубо польский поэт, посвятивший жизнь борьбе с «российскими оккупантами». Большую часть времени прожил в России среди тех самых «оккупантов», печатался в Питере и в Польше, умер в Османской империи… Короче говоря, 100%-ный белорус!

Если считать Мицкевича белорусским или хотя бы польско-белорусским писателем, я категорически отказываюсь понимать, почему в число «наших» не включают самого великого…  Извините, великий – это оценочная категория, не буду разводить полемику, выражусь иначе: на территории БССР родился Айзек Азимов, один из трёх величайших фантастов всех времён и народов, цикл «Основание», роман «Конец вечности» и сборник «Я, робот» входят в золотой фонд фантастики, их высокую литературную ценность и философское осмысление перспектив развития человечества никто не оспаривает. Так вот, еврей Азимов ничуть не меньше и не больше относится к Беларуси, чем поляк Мицкевич, а на литературном Олимпе занял место куда почётнее. Был за ним грех – в русофобстве не замечен, в отличие от Мицкевича… Так почему Мицкевич – белорусский писатель, а Азимов – нет? Из-за бытового антисемитизма или польского русофобства? Смешно.

Кого добавить в список? Например, другой поляк – Франциск Богушевич, также боровшийся с имперской властью. Что ещё? «Тарас на Парнасе» и «Энеида навыворот», в коих уровень «юмора» и «литературности» проигрывает даже лицейским эпиграммам однокашников Пушкина… Увы, больше ничего на память не приходит.

Белорусскоязычная белорусская литература с подачи Богушевича ожила только в начале ХХ века, её первый вздох связан с именами Богдановича, Коласа, Купалы. Объективно заявляю: не политиков, а этих четырёх человек можно и нужно считать отцами современной белорусской нации. Богушевича, впрочем, скорее дедушкой. Неуспех в становлении БНР связан не только с германской оккупацией – оккупантов прогоняют, против них поднимаются восстания, важнее, на мой взгляд, было отсутствие национального самосознания, национальной самоидентификации. Народ, не имеющий общего языка, используемого снизу доверху – от хлебопашца в самой простой диалектной форме до интеллигента и творческой личности, без особенной религии, без отличной от соседей культуры, вряд ли с большим энтузиазмом поддержал образование независимого государства. Тутэйшыя привыкли существовать или под поляками (а литвинская шляхта давно ополячилась), или под русскими. Четвёрка перечисленных поэтов сумела заронить очень важное семя.

После Рижского мира и образования СССР в ход вещей вмешалась политика. Как известно, прагматик Сталин предлагал жёсткую структуру федерации с минимальными правами периферийных субъектов для перспективного стирания национальных границ и различий; с точки зрения упрочения советской империи, приходящей на смену империи романовской, будущий «отец народов» был абсолютно прав. Но на тот момент победили романтики, мечтающие присоединить к СССР чуть ли не всю планету, оттого страна победившего пролетариата раскрашивалась в краски свободного развития наций, чтобы казаться привлекательнее для кандидатов на поглощение.

Белорусскую республику после позорного разгрома армии Тухачевского, отделения западных и северных земель, с трудом можно было воспринимать государственным образованием, домом для нации, не говоря о том, что и с республиками СССР граница неоднократно перекраивалась, причём – не в пользу Беларуси. Родина Азимова тихо и незаметно отошла России, у белорусов, включая жителей отчуждаемой территории, никто не спросил совета или согласия. В общем, и белорусизацию населения также начали в волевом порядке. Вот тогда многочисленные писатели (пiсьменнiкi) получили государственную поддержку. О качестве вопрос не ставился – выдавали бы продукцию на национальной мове, демонстрируя расцвет национальной культуры, в царской «тюрьме народов» немыслимый.

В 30-е годы, в период всеобщего закручивания гаек, национальные кадры свободомыслящих литературно-творческих личностей попали под общий пресс. В 1933 году едва устоявшаяся литературная мова подверглась в БССР реформе с искусственным приближением к русскому языку. На лидеров белорусского литературного движения сыпались доносы, включая Купалу и Коласа. Послевоенная литература прибавила к тематике панскага прыгнёту партизанские подвиги и трудовые будни восстановления народного хозяйства, что и выдавалось мегатоннами, заполняя мёртвым грузом книжные магазины.

На момент распада СССР население республики насчитывало примерно в 15 раз меньше душ, чем в России. Если считать пропорционально, то на каждые 15 российских фигур мировой величины (как-то Толстой, Достоевский и т.д., о чём говорилось выше) должен был приходиться один Куприн или Булгаков белорусского розлива… Нету? Хорошо, упростим задачу и возьмём только век двадцатый. С точки зрения влияния на культуру и историю своей страны те же Янка Купала и Якуб Колас сделали беспрецедентно много, а с точки зрения мировой известности? Мировой сокровищницы культуры? Увы. Их практически не знают за рубежом.

А кто из наших известен в России? Быков, Алексиевич, Чергинец, Громыко, все – русскоязычные. Впрочем, Василю Быкову, в советские годы получившему отлуп со своими повестями о войне, пришлось срочно учиться переводить их на мову и позиционироваться как белорусскоязычному. Я с ним лично не общался, но общих знакомых по Союзу писателей хватает. Неоднократно слышал от них, что Быков после белорусскоязычного дебюта издавал оригиналы рукописей с пометкой «авторский перевод с белорусского» и получал дополнительное вознаграждение за перевод на русский!

Алесь Адамович заработал славу на всём советском пространстве русскоязычной «Блокадной книгой», а также русскоязычной кинодраматургической работой – фильмом «Иди и смотри», обе – в соавторстве с россиянами.

С Владимиром Короткевичем я был знаком шапочно, раз побывал у него дома. Со мной, с домашними, по телефону он общался исключительно по-русски, ровно так же говорил во время публичного выступления, не сомневаюсь – и думал по-русски. Но легко переключался на белорусский, полагаю, что при написании произведений мыслил на мове, иначе бы письменная речь не получалась столь естественной. То есть он был – двуязычный с очевидным превалированием русского. Светлая память Мастеру! Помню, в степанакертской казарме в перерывах между нарядами и патрулями перечитал «Чёрный замок Ольшанский» на белорусском, так домой хотелось… Но за пределами Беларуси Короткевич тоже известен мало.

Я не думаю, что пiсьменнiкi не создали белорусского «Собачьего сердца» или «Гранатового браслета» от того, что здесь талантливые рождаются гораздо реже, чем в России, и не выдерживается соотношение дарований один к пятнадцати. Перевыполняется оно у евреев, но еврейские писатели взращиваются на национальной почве тех стран, где живут, добавляя собственную специфику.

Мне кажется, что культурно-языковая среда, служащая почвой для появления гения, чем больше по объёму  – тем лучше. Если отложить в сторону Библию, Коран и цитатники Мао Цзедуна, то в первой сотне знаменитых писательских имён и наиболее известных, разошедшихся огромным тиражом произведений преобладают англоязычные и некоторые другие романоязычные, русские, китайские, японские… Проверьте – и убедитесь. Шанс написать мировой бестселлер, работая на языке малой нации, весьма невелик, и не о первоначальной редакции речь, даже в переводном виде такие книги пробиваются на свет с трудом. Нет точной математический зависимости, но факт: если вокруг многие десятки, а лучше – сотни миллионов носителей языка, пишется почему-то лучше. Статистика!

Для нынешних школяров программа по русской литературе по количеству часов приравнена к белорусской, причём к этой последней отнесены произведения, впервые опубликованные на мове и лишь несколько – переводные на мову. В русской литературе – книги иностранной классики и русскоязычные белорусы – Чергинец, Адамович и др. Удивительно, да? Поляк Мицкевич, писавший по-польски за пределами Белой Руси – белорусский поэт, а живущие в РБ граждане республики, публикующиеся здесь на одном из двух государственных языков страны, это уже русская литература, практически – иностранная. Я бы заострил вопрос: почему наши дети находятся в положении худшем, чем российские, россиянам опусами о панскiм прыгнёце головы не забивают, но по опыту сдачи ЕГЭ в России двумя сыновьями и по сведениям от знакомых я знаю, что в Беларуси уровень среднего образования лучше, чем у соседей.

Белорусская культура не идентична русской, однако они чрезвычайно близки. Искусственное самоограничение в белорусскоязычных рамках, по-моему, здорово затрудняет работу литератора, тем более в стране, где процент населения, использующего русский как основной, рискну предположить, выше, чем в самой России. Белорусы, в меньшей степени приобщённые к российскому классическому наследию, обделены по сравнению со старшими поколениями, рождёнными и выросшими в СССР, когда отечественным также считалось всё русское, украинское, узбекское.

Международный успех Василя Быкова, по-моему, в числе прочих факторов складывался из того, что он писал по-русски и думал по-русски, отталкиваясь не от «Песни о зубре» и «Тараса на Парнасе», а от литературных традиций Пушкина, Достоевского, Толстого. Перевод на белорусский – вопрос технический; лучше переводить качественный текст с русского, нежели сразу писать на мове какую-нибудь гадость вроде описания полового сношения с козой, как в «Лабухе» оппозиционера Владимира Некляева.

По моим наблюдениям, массовый читатель легко относится к потоку весьма неоднородного русскоязычного чтива: русская литература велика, в ней есть алмазы, они широко известны. Литература на мове гораздо скромнее по объёму, навязываемое в средней школе, а затем рекламой и книжными магазинами современное литературное месиво, вроде забористых матюгов Виктора Мартиновича, прививает людям убеждение: белорусскоязычное – это слабое, пошлое, скучное, низкохудожественное; редкие и некрупные алмазы искать недосуг, проще купить российские хиты Иванова, Юзефовича, Пелевина, Акунина, Веллера либо русские переводы авторов из дальнего зарубежья.

Нельзя писать по-белорусски плохо! Но пишут, строчат, мытьём и катанием протаскивают в издательства, печатают за свой счёт и раздают даром, распространяют в Сети, объявляя «бестселлерами» книжки тиражом в одну-две тыс. экземпляров, а собственную невостребованность – скверным вкусом читателей, не доросших до «истинных высот духа». Это уже вопрос политический.. В Беларуси есть кем гордиться, среди наших прославленных – спортсмены-чемпионы, звёзды эстрады. Вот хороший пример – белорусские оперные дивы Оксана Волкова и Надежда Кучер считаются примами мирового класса… А большой национальной литературы, работающей на национальную самоидентификацию, так и не сложилось.

Почему это так у нас происходит, поговорим в следующей статье.