Кристина Мельникова: О сюрреализме дела «Регнум», социальном неравенстве и женщинах на войне (интервью)

Портал Телескоп публикует эксклюзивное интервью с молодой и отважной корреспонденткой информационного агентства Eadaily Кристиной Мельниковой. Девушка стала единственной российской журналисткой от начала до конца освещавшей громкое дело «пророссийских» публицистов в Минске, а в настоящее время она одна из немногих, кто делает репортажи непосредственно с передовой на Донбассе.

— Кристина, расскажите о себе, о вашей семье, где вы родились, почему решили стать журналистом?

—  Я родилась в небольшом городке Сасово в Рязанской области. В 90-е, когда я взрослела, он представлял из себя очень грустное зрелище. Сасовское летное училище, известное и за пределами СССР в свое время, готово было прекратить свое существование. Не знаю точно, что с ним происходило в 90-е, но самолеты тогда не летали. Помню только, что на его территории проводились курсы операторов ЭВМ. Несколько заводов союзного масштаба пришли в упадок. Разумеется, моя семья вместе со всеми остальными жителями города пострадала от этих процессов. Об этом времени можно рассказывать много, но, наверное, у всех воспоминания о 90-х будут схожими. Расскажу только о своих первых политических переживаниях. Как-то раз мы смотрели телевизор, и я решила сделать дедушке комплимент. Он носит длинную седую челку, зачесывая ее набок.

Я тогда была маленькой и думала, что глава государства – это самый добрый и сильный человек, потому что ему подчиняется такая большая и красивая страна.

И я сказала дедушке, что его прическа похожа на прическу Бориса Ельцина (прическа совсем не была похожей, но я хотела сказать что-то приятное). Как же дедушка обиделся и запротестовал! Я тогда задумалась впервые, что не так с нашим президентом. Кроме того, дедушка с детства брал меня на митинги на 7 ноября, 1 мая, и конечно же, 9 мая. Так что к политике я просто не могла оставаться равнодушной. Конечно, в глубине души мне хотелось стать моделью и рок-звездой, но политическая журналистика привлекала не меньше. Тем более, что свою газету я начала «издавать» еще до того, как научилась писать – просто рисовала каляки-маляки и раскидывала их по почтовым ящикам соседей.

 

— В каких странах вам довелось побывать по роду профессии? Какие репортажи (интервью/собеседники) были для вас наиболее интересными?

— Я немало путешествовала, всегда присматриваясь к культуре и настроениям людей. Например на Балканах, по дороге из Сербии в Боснию меня поразило, насколько меняются настроения живущих поблизости людей отчасти из-за того, что им показывают разную картинку по ТВ. И насколько все люди близки друг другу, когда их не стравливают специально. В профессиональных командировках я была только в Белоруссии, в народных республиках Донбасса и в пресс-туре в Индии. Хотя очень хотелось бы побольше поездить по постсоветскому пространству. Хочется понять, чем живут люди, насколько изменились их ценности за прошедшее после распада Союза время.

Я скажу банальность, но буду при этом вполне искренней.

Меня удовлетворяет в первую очередь та работа, которая приносит пользу, результат которой заметен.

Таким было дело Николая Трегуба –  бывшего ополченца, гражданина Украины, который был приговорен в России к депортации. Я много писала об этом деле, связывалась с Николаем Трегубом, когда он находился в центре временного содержания в Подмосковье, помогала депутату Сергею Шаргунову, принявшему непосредственное и в конечном итоге определяющее участие в его судьбе, наладить с  Николаем прямой контакт. В итоге наша с коллегами работа увенчалась успехом – Трегуба отстояли и сейчас он на свободе.

Приносит интеллектуальное упоение общение с людьми выдающимися, не обязательно известными, но в чем-то уникальными.

В этом отношении мой самый любимый материал  за последнее время – интервью с ополченцем, французским добровольцем Эруаном Кастелем. Я познакомилась с ним случайно на передовой в районе авдеевской промзоны на Донбассе. И вначале хотела задать ему обычные для фронтового репортажа вопросы. Но уже в первые десять минут стало понятно, что передо мной не только военный, но еще и настоящий философ, мыслитель. И, благодаря моим друзьям, помогавшим в переводе с французского, донецкому военкору Катерине Катиной и сослуживцу Кастеля Александру Сигиде, мы смогли очень подробно поговорить с Эруаном. Диалог в общей сложности длился почти три часа. И интервью получилось очень обстоятельным.

 

— Вы вели репортажи из зала минского суда по делу «пророссийских публицистов». И, если я не ошибаюсь, вы были единственным корреспондентом, который освещал этот громкий процесс непосредственно из зала суда и присутствовали на всех заседаниях, а потому прекрасно знакомы с делом. – На ваш взгляд, был ли этот процесс прозрачным, и насколько в Беларуси честный суд?

— Я предвосхищала этот вопрос, поэтому не упомянула это дело раньше. Командировка в Белоруссию, трансляции из зала суда, статьи и само это дело, которым наша редакция и занимались с самого начала, все же первое в списке самых важных и значимых в карьере на данный момент. Это дело — моя профессиональная гордость по многим причинам. Во-первых, в этом случае я была действительно практически одна, и давать слабину не имела права. Во-вторых, на кону стояла человеческая свобода, а у меня была большая профессиональная цель – вернуть людям эту свободу, используя имеющиеся  ресурсы.

Надо отметить, что в российском информационном пространстве вообще было молчание. Только отдельные неравнодушные журналисты по личной инициативе освещали процесс над пророссийскими публицистами. Это выглядело так, будто ты оставался один в окопе, окруженный врагами, и к тебе вдруг неожиданно приходила подмога.  Тех, кто писал об этом деле в России, можно перечислить по пальцам одной руки. Это в первую очередь Татьяна Шабаева и Арина Цуканова – они тоже с самого начала следили за судьбой арестованных.

 

Что касается прозрачности процесса. Начну с позитивного – меня не арестовали, не депортировали на Украину (я есть на «Миротворце», а тогда только отгремело дело блогера Лапшина, поэтому я ехала с некоторыми опасениями в Минск) и даже не выгнали из зала суда. Я до этого никогда не работала на суде, но этот конкретный суд поразил меня своей абсурдностью.  Он был формально прозрачным, то есть желающие могли его посетить, но противоречащим здравому смыслу.

Это был настоящий сюрреализм, и временами я чувствовала себя словно во сне из-за неадекватности происходящего.

Как в книге Франца Кафки «Процесс». Впрочем, если объединить мои трансляции из зала суда и придать им литературную форму, получится не менее занимательное произведение.

Первые дни заседаний, допросы экспертов, которые нашли признаки экстремизма в статьях публицистов, вызывали смех в зале суда. Смеялись не только пришедшие на заседание люди, но даже молодые прокурор и судья позволяли себе улыбки.

Подсудимые «экстремисты» выглядели самыми образованными и интеллигентными людьми в зале.  Их выступления были похожи на чтение лекции в университете, только лекторы сидели за решеткой.

Тогда как  «эксперты» терялись, отвечали глупо или агрессивно, пытались сбежать, пропустить заседание под предлогом болезни. Всем присутствующим в зале суда было понятно, что экспертиза, на основе которой арестовали публицистов, сфальсифицирована. Председатель Республиканской экспертной комиссии по оценке публикаций на предмет наличия (отсутствия) в них экстремизма даже не могла ответить на вопрос адвоката о том, темно или светло было за окном, когда их комиссия собиралась на обсуждение статей арестованных. Не говоря уже о других подробностях, которые свидетельствовали бы о том, что это заседание вообще проходило. Абсурдно было и то, что публикации историков, коими являлись подсудимые, анализировали люди, далекие от истории и не занимавшиеся вопросами экстремизма, в чем они сами и признавались. Так, председатель РЭК Елена Иванова, проводившая экспертизу ряда статей, является библиотекарем по образованию. На допросе она говорила, что фоновых знаний по истории ей было вполне достаточно для того, чтобы решить судьбу людей. А ведь по этой статье человека можно было посадить на 12 лет. Были и откровенно курьезные моменты. Вот выдержка из трансляции, которая вызвала смех в зале суда: «Подсудимый Сергей Шиптенко: «Сколько у вас научных публикаций по вопросам экстремизма?» Иванова: «Научных нет», — «А ненаучных?» — «Только экспертные заключения».

 

Но Иванова, как оказалась, была самой честной из экспертов, и своими глупыми ответами демонстрировала даже нечто подобное раскаянию. А вот остальные эксперты, Кирдун, Андреева и Гатальская, пытались выкрутиться, и этот страх, временами даже какой-то животный, делал их агрессивными. Гатальская вела себя нагло и пыталась разыграть националистическую карту. Заявляла, что «российский империализм не укреплял белорусскую идентичность», говорила, и что в составе Российской Империи Белоруссия находилась «не на добровольных началах». То есть «независимый эксперт» всячески демонстрировала свою идеологическую ангажированность…

Вспомнила еще один забавный случай. На процессе было много белорусских националистических СМИ и они пытались вести трансляции на белорусском языке. Так вот я слышала, как журналисты на русском уточняли друг у друга, как же пишется то или иное слово на «роднай мове».

Это выглядело крайне забавно. Но зато старались.

 

— По мнению российского посла в Беларуси А. Сурикова осужденные публицисты были «слишком радикальными», дескать у них было какое-то собственное, перевернутое представление о патриотизме и белорусско-российской дружбе. А как на ваш взгляд, насколько искренни в своих суждениях авторы Алимкин, Павловец и Шиптенко?

— Статей публицистов никто не читал, но зато все их пытались осудить. Все мусолили единственное резкое высказывание, к тому же вырванное из текста статьи одного из авторов. Могу сказать только, что их публикации содержали прописные исторические истины и вытекающую из них аналитику. Например, в вину одному из публицистов ставилось то, что он констатировал — бело-красно-белый флаг, а сегодня это флаг белорусской оппозиции, использовался ранее коллаборационистами. Его адвокат принесла тогда несколько исторических справок из официальных учреждений, которые подтверждали – да, действительно этот флаг использовали коллаборационисты.

Публицисты несомненно были искренними, они и во время суда не отказывались от своих убеждений, не признавали своей вины и не соглашались с тем, что их критика националистической антироссийской пропаганды в Белоруссии является экстремизмом.

 

—  Как вы считаете, возможно ли такое, что позиция посла была по отношению к ним столь жесткой из мести ИА «Регнум», где его регулярно жёстко критиковали много лет. А публицисты в этой истории невольно стали лишь разменной монетой в этом конфликте посла с редакцией?

— Вот тут я не могу ничего комментировать, поскольку строить догадки на пустом месте не люблю. В «Регнуме» не работаю уже несколько лет, и с послом, или же его приближенными, не знакома. Но очевидно, что посол должен быть человеком хладнокровным,  спокойно относящимся к критике со стороны СМИ. Так что о «Регнуме» говорить не могу, но свое собственное мнение я по этому поводу имею. Посольство России в Белоруссии повело себя очень некрасиво в деле публицистов. Никто не постарался вникнуть в суть происходящего, хотя речь шла о сторонниках интеграции России и Белоруссии, об авторах, публиковавшихся в российских СМИ. Представители посольства ни разу не пришли на заседание. Хотя бы даже для того, чтобы разобраться. Они игнорировали сигналы отца одного из подсудимых, который после ареста первым делом обратился в российское посольство. При этом на заседаниях  был чешский дипломат и другие представители Евросоюза. Не знаю, задело ли его нарушение прав человека и свободы слова, или же он просто собирал информацию, пытаясь понять, почему в Белоруссии судят за пророссийские взгляды… По крайней мере было видно, что чешское посольство свою работу выполняет.

 

— Говорят, «у войны не женское лицо». И та, кто так говорит, даже получила за это Нобелевскую премию по литературе. А как вас, молодую и красивую девушку занесло фактически на войну, в осажденный Донбасс? —  Это профессиональное тщеславие, тяга к приключениям, вообще, зачем вам это?

 

— «У войны не женское лицо, но нежные женские pуки.. Надежные, нежные, пpаведные словно алые паpуса», — вспомнилось.

Если понимать это выражение буквально, как то, что женщине не место на войне, что война противоречит женской природе, то это не так. На Донбассе немало женщин- военных, есть и известные женщины-военкоры. Та же Катерина Катина, которую я сегодня уже упоминала. Немногие мужчины-журналисты проводят на передовой столько же времени. Если же понимать высказывание образно, одушевляя войну, то у меня она ассоциируется с индуисткой богиней Кали, скандинавской Фрейей или равнодушной скифской каменной бабой — вполне себе женские лица.

 

Меня же на Донбасс не занесло, я туда вполне осознанно поехала. Когда началась война, я профессионально не была связана с темой Донбасса, но очень хотела разобраться в происходящем самостоятельно. Тогда, в ноябре 2014 года, взяв отпуск, мы с моим другом фотографом Рамилем Сафиным отправились на Донбасс. Упали на хвост волонтерам, развозившим продукты в социальные столовые. В основном находились в ЛНР, в том числе в Первомайске, который в те дни обстреливали из тяжелого оружия,  из «Градов». Город был закрытым, и попасть туда можно было только по согласованию с военным комендантом Евгением  Ищенко (позывной «Малыш»). Впечатление от Первомайска тогда усилилось странным природным явлением – снег еще не  успел выпасть, но сразу за блокпостом на въезде в Первомайск лежал тонкий снежный покров, ровной линией отделявший зону отчуждения от остального мира (вероятно, дело в том, что город расположен в низине). В то утро был сильный обстрел, с улиц даже не успели убрать прилетевшие снаряды и тело погибшего. Я думала, что не смогу выдержать этого зрелища, но тогда эмоции выключились, хотя картинка изуродованного человека рядом с разбросанными семейными фотографиями навсегда врезалась в память. В общем, из этой поездки я сделала вывод, что в военной зоне работать смогу в случае необходимости. И, главным образом, ответила на свой вопрос – на чьей стороне правда. Я много общалась с местными жителями, и не было ни одной семьи, в которой кто-то из родственников не пошел бы в ополчение. Разговоры о российской агрессии после этого стала воспринимать с недоумением – об этом любили порассуждать те, кому сложно было бы найти Донбасс на карте, не говоря уже о том, чтобы решиться на поездку туда. Потом ездила в командировки, редкие, но все же довольно продуктивные. В последние полтора года на Донбассе провожу много времени.

Тщеславие слово неподходящее. Хотя без эгоизма не обходится. Тут видишь концентрированную жизнь, учишься жить одной минутой, ценить момент и не откладывать важное на потом. Открываешь для себя людей с неожиданной стороны, находишь героическое в обыденном, не перестаешь удивляться, насколько люди могут быть сильными. На Трудовских (прифронтовой район в Донецке) бывают дни, когда поход в магазин за хлебом превращается в игру с судьбой. Продуктовые магазины здесь огораживают стеной из шин и деревянных коробок – это не спасет от прямого попадания, но защитит от осколков.  Это сильный образ, потому что он очень повседневный.

Ну и, конечно, это самая страшная и несправедливая война на постсоветском пространстве, и о ней нужно писать.

Хотя мне бы хотелось, чтобы она закончилась еще несколько лет назад, а по российскому TV показывали бы не репортажи из разбомбленных городов, а прогноз погоды в  Донецке и Луганске. Но, не сложилось. И сейчас важно сохранять участие. Человеческое, информационное и гуманитарное.

 

— C кем бы вы еще хотели сделать интервью в этой командировке?

— Я иногда суеверна, стараюсь не загадывать. Но мне, как я уже говорила, интересны люди малоизвестные, но выдающиеся – отличающиеся своим талантом, мудростью или необычной судьбой. Со знаменитыми людьми говорить не так интересно, потому что они уже обо всем высказались, их сложно раскрыть.

— Тяжела жизнь простых людей на Донбассе? В названии ДНР и ЛНР подчеркивается, что это НАРОДНЫЕ республики. Из мировой истории видно, что слова с действительностью расходятся довольно часто. А потому хочу спросить, насколько эти молодые и пока никем не признанные государства сейчас «народные»? Успел ли там уже сформироваться свой олигархат? Доверяет ли народ власти?

— Да, жизнь людей тяжела. Я помню, у немецкого социолога Ульриха Бека была мысль о неравномерном распространении рисков в обществе.

Риски усиливают классовое неравенство.

Например, малообеспеченные селятся в более дешевых районах, возле опасных производств. Война же, как один из самых серьезных рисков, порождает очень броское и раздражающее социальное неравенство. Если вы просто сядете на городской автобус, то за 20 минут сможете оценить его масштабы. Дорогие машины и счастливые люди в центре города в начале пути, и значительно поредевший поток автомобилей в конце пути, на прифронтовой окраине.

В центре люди наслаждаются жизнью, выгуливают красивые наряды и веселятся, а на окраине выживают. Эти реальности не обязательно, но довольно часто параллельны друг другу.  А иногда даже и враждебны.

Таксист, живущий на Октябрьском (поселок, прилегающий к донецкому аэропорту), рассказывал мне, как выгнал пассажирку, когда она начала рассуждать, что все хорошо, потому что «нормальных» людей не обстреливают, а обстреливают окраины, где, по ее мнению, «нормальных» не осталось. А как-то раз обычная продавщица в магазине в разговоре со мной расплакалась – она живет в прифронтовом районе, и однажды ее положили в больницу в центре Донецка. За время жизни в центре города она была поражена контрастом двух миров, находящихся в получасе езды друг от друга. Конечно, будь у нее возможность, она бы сняла квартиру и переехала в безопасный район.

 В целом народные республики – это, скорее, доброе пожелание, чем нынешняя реальность. При крайне низких зарплатах и социальных выплатах цены здесь за редким исключением столичные, минские и московские. Но зато низкие коммунальные тарифы и недорогой проезд в общественном транспорте. Не могу не отметить и культурную жизнь. Она, несмотря на войну, очень разнообразная и доступная – примерно около 300 рублей стоят билеты в театр на хорошие места.

— Есть ли надежда на то, что Донбасс когда-нибудь простит Украине эту войну, и что для этого должно произойти?

— Простить может, я и сейчас не наблюдаю ненависти в отношении жителей Украины (она есть в отношении киевского руководства) со стороны Донбасса. Но вот оказаться в составе Украины по доброй воле Донбасс не сможет. Даже если вообразить себе утопичную раскаявшуюся Украину с новым руководством.

Беседовал Сергей Смирнов

Источник: «Телескоп»